Майкл Харрис - Со всеми и ни с кем: книга о нас – последнем поколении, которое помнит жизнь до интернета
В газетах появились захватывающие истории. Все те мелочи, при помощи которых мир обретает цельность и непрерывность в наших глазах – что было сегодня на завтрак, о чем шел разговор с близкими и т. д., – стали недоступны Генри Молисону. Сведения о них не задерживались в его продырявленной памяти и навеки исчезали в бездне. Но информация, полученная в детстве и юности, осталась нетронутой. Молисон теперь не мог ничего отложить в долговременную память и поэтому забывал абсолютно все, что узнавал.
Вскоре после операции к странному пациенту пригласили молодого психолога Бренду Милнер, работавшую в Университете Макгилла в Квебеке. Милнер как раз начала собирать сведения о подобных случаях и с радостью согласилась помочь. Встреча с Молисоном изменила всю ее жизнь, как и вообще нейрофизиологию и неврологию. В течение следующих тридцати лет она регулярно наблюдала Генри Молисона, выполнив при этом множество исследований. Вначале такие тесты были не слишком информативными, так как Молисон ничего не запоминал (в том числе и саму Бренду). Наверное, ей было странно, заходя в дом, каждый раз знакомиться заново. Накапливая сведения о больном, Милнер смотрела на Молисона как на друга, хотя их встречи не откладывались в его памяти.
Все изменил один из тестов. Милнер попросила Молисона сесть за стол и положила перед ним лист бумаги, на котором была нарисована красивая звезда. После этого Милнер закрыла изображение звезды: Молисон не мог видеть его непосредственно, но наблюдал в зеркале, поставленном на противоположном краю стола. Затем психолог попросила Молисона обвести контуры звезды, пользуясь зеркальным отражением. Эта задача трудна для любого человека, поскольку в зеркале изменяются соотношение «правого» и «левого» и направлений «вперед» и «назад». Молисон, как и следовало ожидать, плохо справился с поставленной задачей.
Но Милнер не сдавалась. Она требовала, чтобы Молисон практиковался. В течение трех дней она ежедневно приходила к нему и заставляла повторять упражнение по тридцать раз подряд. Изменения не заставили себя ждать. Несмотря на то что Молисон не помнил, как выполнял эти упражнения (каждый раз он воспринимал и их, и саму Милнер как нечто новое), он начал делать их безошибочно. Однажды пациент медленно произнес: «Удивительно! Я думал, что это будет очень трудно, но похоже, я справился». Благодаря этому простому опыту Милнер удалось доказать, что мозг осуществляет запоминание нового разными способами и при помощи разных систем хранения информации. Молисон утратил систему запоминания, связанную с гиппокампом, которая позволила бы ему помнить, что накануне он уже делал это упражнение. Но у него сохранились другие системы, ответственные за сохранение мышечной, моторной памяти.
В связи с исследованиями Милнер стало ясно, что в хранении памяти существует диссоциация, что мозг не держит воспоминания в каком-то одном шкафу, а память (как думали в пятидесятые годы прошлого века) не является малопонятной функцией всего мозга. Люди начали понимать, что человеческая память – это не просто кладовка, а динамическая совокупность систем, которые непрерывно обмениваются информацией, при этом изменяя ее.
* * *Чем чаще я предавался уединению, тем больше времени оставалось у меня на воспоминания. Подобно Генри Молисону и всем другим людям, моя память тоже весьма несовершенна, в ней множество пробелов. У меня нет четко оформленных воспоминаний о раннем детстве, я мало что помню о временах подросткового и юношеского возраста. Впечатления об этом периоде подернуты дымкой, они зыбки и неотчетливы. Мне казалось, что я не могу доверять моим воспоминаниям. На фоне этого тумана всплывают действительно важные вещи: имена, даты, факты.
Меня страшно расстраивала моя память, точнее, неспособность запоминать. Дни рождения сотрудников, карьерные перемещения друзей – все это ускользало из нее, создавая мне имидж равнодушного эгоиста. Бывали дни, когда я не мог вспомнить, завтракал я или нет. Иногда приходилось осматривать раковину в поисках грязной тарелки, чтобы понять, что я уже поел. (Правда, я помню аромат мороженого, выброшенного другом детства в припадке младенческой ярости.)
Моя память представляется мне пустынным ландшафтом, а мне хочется, чтобы это был город, полный отчетливых воспоминаний, заметных деталей и магазинчиков, где я мог бы найти все, что мне нужно припомнить. Но вместо этого у меня перед мысленным взором пустыня Дали, где свистит ветер, а по песку разбросаны тающие часы[78].
Выжить мне помогают электронные подсказчики. Телефон – мой расторопный секретарь, который обо всем напоминает. Это мой календарь и записная книжка, где хранятся имена знакомых супружеских пар. Но этот фасад рассыпается в прах, когда речь идет о Кенни, который великолепно знает все мои дефекты. «Как ты можешь спрашивать, смотрел ли я этот фильм? – спросил он меня позавчера. – Мы смотрели его вместе, и было это на прошлой неделе». Много раз я забывал имена и профессии друзей, которым он меня представлял. Кенни считает, что моя забывчивость – это признак того, что мне на все наплевать. Действительно, порой трудно провести грань между забывчивостью и безразличием. Если бы меня что-то заинтересовало, я бы наверняка это запомнил.
Является ли загрузка нужных данных в электронную память проявлением заинтересованности? Я, например, «знаю» номер телефона Кенни только в том смысле, что уверенно нажимаю на клавиатуре телефона нужную кнопку, чтобы этот номер высветился на дисплее. Огромная часть моих знаний существует именно в таком абстрактном виде. Я вполне счастливо живу, будучи не приемником, а всего лишь передатчиком информации. Я не сберегаю ее, а держу в электронных хранилищах, откуда при необходимости быстро извлекаю. Как и предсказывал царь Тамус, я чувствую себя всезнайкой, но на деле это лишь иллюзия знания. Между тем закон пластичности нейронов говорит мне, что каждое использование технологической памяти уменьшает мою способность хранить данные в голове. Физик Хаим Харари пишет о снижении роли фактической информации в человеческом мышлении и размышляет о возможных последствиях:
Интернет позволяет нам знать меньше фактов, так как внушает уверенность, что мы в любой момент можем их узнать… Но нельзя забывать о том, что в научных открытиях умение задать правильный вопрос часто оказывается важнее умения ответить на уже поставленный вопрос, а для этого требуется мобилизовать ассоциации, о которых раньше никто не задумывался. В таких делах нам не поможет существование теоретически доступных фактов, разбросанных в безбрежном океане интернета.
Другие специалисты, однако, утверждают, что будущие поколения научатся увязывать между собой и не хранящиеся в головах факты, а дематериализованное знание будет все же приводить к инновациям. Не превратим ли мы в призрак наше собственное хранилище памяти, если будем и дальше отправлять в виртуальные небеса все ее содержимое – книги, просмотренные телепрограммы, видеокадры путешествия на Тайвань и фотографии с девяностолетнего юбилея бабушки, – доверяясь безымянным серверам? Возможно, стоит прислушаться к мнению философа Льюиса Мамфорда, который в своей книге «Миф машины»[79] утверждает, что «извлечение информации», каким бы удобным оно ни было, не является полноценной заменой обладания знанием, приобретенным личным трудом.
Писатель Клайв Томпсон очень удивился, ознакомившись с данными недавних исследований, подтвердивших, что мы теперь запоминаем все меньше фактов. Нейробиолог Йен Робертсон, опросив три тысячи человек, пришел к выводу, что способность запоминать основную информацию особенно снизилась у представителей молодого поколения (треть которых не смогла вспомнить номер собственного телефона). На страницах журнала Wired Томпсон признался: «Я почти отказался от попыток что-либо запоминать, потому что любую информацию легко найти в интернете». Например, во время телефонных разговоров Томпсон открывает «Википедию» и тут же отыскивает нужные ему для разговора сведения. Надо сказать, что и я, и многие мои коллеги делаем то же самое. Человек чувствует себя умным, подкрепляя свои аргументы в телефонном споре фактами из Google (и делая при этом вид, что они всегда были ему известны). «Я считаю, – утверждает Томпсон, – что будущее, населенное киборгами, уже наступило. Сами того не замечая, мы перепоручили множество функций мозга кремниевым чипам. Честно говоря, мне это даже нравится. Я чувствую себя намного умнее, когда использую интернет в качестве умственной подпорки в телефонных сплетнях… Можно в связи с этим говорить, что отправка важных данных на чипы освобождает наше серое вещество, чтобы заняться более уместной для человека деятельностью, – размышлениями и мечтаниями».
